Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов - Анна Юрьевна Сергеева-Клятис

вместе, ни в одном семействе — такого доброго согласия, такой взаимной нежности, ни в каких хозяевах — столь образованной приветливости. Всего примечательнее было искусное сочетание всех приятностей европейской жизни с простотой, с обычаями русской старины»[35]. Салон, который на протяжении многих лет был открыт для самых выдающихся деятелей культуры (в разное время завсегдатаями его были И. А. Крылов, Н. И. Гнедич, В. А. Жуковский, В. А. Озеров, А. А. Шаховской, А. С. Пушкин, О. А. Кипренский и многие другие), фактически разорял своего хозяина, но Оленин не закрывал его. Для всех своих именитых и талантливых гостей он умудрялся быть единомышленником, благодарным слушателем, помощником — духовным меценатом. Всесторонне и глубоко образованный, искусный рисовальщик и гравер, собиратель и знаток древностей, ученый археолог, тонкий ценитель поэзии, Оленин был не просто человеком эпохи, а одним из ее творцов.

Как видно по составу приходивших в дом Оленина посетителей, хозяин его не примыкал ни к каким группировкам, он одинаково радушно принимал у себя как литературных архаистов, так и новаторов. Главной темой в доме Оленина были искусство и литература во всех существовавших тогда видах и формах. С.С. Уваров, будущий министр народного просвещения, а тогда постоянный посетитель салона Олениных, член общества «Арзамас» и в то же время знаток и ценитель Античности, писал: «Возвратимся в гостиную Олениных — в эту гостиную, где почти ежедневно встречалось несколько литераторов и художников русских. Предметы литературы и искусств занимали и оживляли разговор; совершенная свобода в обхождении, непринужденная откровенность, добродушный прием хозяев давали этому кругу что-то патриархальное, семейное, что не может быть понято новым поколением. Сюда обыкновенно привозились все литературные новости: вновь появлявшиеся стихотворения, известия о театрах, о книгах, о картинах, — словом все, что могло питать любопытство людей, более или менее движимых любовью к просвещению. Невзирая на грозные события, совершавшиеся в Европе, политика не составляла главного предмета разговора, — она всегда уступала место литературе»[36]. Дочь знаменитого художника-медальера Ф. П. Толстого вспоминала: «В домашнем быту как хозяин Алексей Николаевич был прост и радушен с своими гостями, и всем была дана полная свобода: всякий мог заниматься, чем ему угодно <...>. Во всем была видна мера и уважение к хозяевам. Да и состав их общества был не такой, как у других: у них бывала и знать, и артисты, художники, литераторы, и ни одно сословие не выставлялось перед другим; всех соединял ум, уважение и любовь к изящному»[37]. Удачно складывалась и личная карьера Оленина, крупного российского сановника, — член Государственного совета, директор Императорской Публичной библиотеки, президент Императорской Академии художеств...

Естественно, что Оленины, люди высоких нравственных качеств и носители очевидных культурных ценностей, взявшие на воспитание сироту, занимались образованием Анны Федоровны Фурман не менее внимательно, чем образованием собственных дочерей Анны и Варвары. Нет ничего удивительного в том, что молодая воспитанница дома привлекала внимание многих его посетителей. Для этого русские дворяне и брали к себе несчастных сирот, детей бедных родственниц, лишенных наследства и попечения. Не имея ни денег, ни собственности, ни родовой фамилии, а зачастую и дворянского звания, эти девушки получали хорошее воспитание и положение в обществе, которое открывало им путь к счастливому браку. Счастливым он мог быть, конечно, вполне номинально, но возможность обрести почву под ногами, а иногда даже состояние и титул, несомненно, имелась. Вспомним героиню «Пиковой дамы» Лизу, о которой Пушкин недвусмысленно писал: «Она была самолюбива, живо чувствовала свое положение и глядела кругом себя, — с нетерпением ожидая избавителя...» Пережив неудачный роман с военным инженером Германном, на которого она ошибочно возложила свои надежды, после смерти старой графини Лиза все-таки устроила свою судьбу и вышла замуж за «очень любезного молодого человека». Пушкин пишет о судьбе Лизы с известной иронией, ее жизненный практицизм сродни немецкой расчетливости Германна, как и он, Лиза далека от романтических представлений о мире. Она ждет не настоящую любовь, а выгодного жениха.

Оленины, конечно, нисколько не походили на своенравную и эгоистичную старую графиню из пушкинской повести. Они, напротив, были кровно заинтересованы в том, чтобы выдать Анну замуж, — искали для нее хорошую партию. Анна тоже не была, судя по всему, похожа на Лизу из «Пиковой дамы». И хотя замужеству не противилась, но к женихам внимательно присматривалась и, как мы потом увидим, все же решила свою судьбу совсем иначе, чем можно было ожидать от бедной воспитанницы.

Анна Фурман была моложе Батюшкова на четыре года. К моменту его возвращения из заграничного похода ей исполнилось 23 года. Уходя на войну, Батюшков вряд ли объяснился с ней, но в его стихах военного времени уже мелькал образ «младой невесты», ожидающей героя. Вот как описывается возвращение из похода средневекового воина:

Суда у берегов, на них уже герой

С добычей жён иноплеменных;

К нему спешит отец с невестою младой

И лики скальдов вдохновенных.

Красавица стоит безмолвствуя, в слезах,

Едва на жениха взглянуть украдкой смеет,

Потупя ясный взор, краснеет и бледнеет,

Как месяц в небесах...

Вполне условный образ девушки одухотворялся, видимо, личными надеждами поэта. О развитии отношений между поэтом и его избранницей мы можем только догадываться — Батюшков в письмах был чрезвычайно сдержан даже с самыми близкими друзьями.

В Петербурге вернувшегося с войны Батюшкова ждали сплошные неприятности. «Тысячу вещей меня мучат, — признавался он сестре. — Молодость моя прошла, а с ней и ветреность отчасти. Осталась одна способность страдать...»[38] За границей он занял крупную сумму, и теперь приходил срок ее возвращать. Денег не было, — имение Батюшковых располагалось на севере, близ Вологды; там жили сестры поэта, которые вели скудное хозяйство, хотя и пытались помогать брату, обретающемуся в столицах. Старшей сестре Александре, своему ангелу-хранителю, Батюшков пишет отчаянные письма с просьбами о сборе оброка, на который только и мог рассчитывать помещик, владевший недоходными деревнями. По пути в Россию Батюшков заболел и встал на ноги только благодаря хлопотам своей тетушки Екатерины Федоровны Муравьевой, в доме которой жил. Семейные отношения оставляли желать лучшего — из переписки с сестрой Батюшков узнал, что «ни одно обстоятельство не переменилось в нашу пользу; напротив того!». Их отец Николай Львович, от второго, позднего брака, имевший двух малолетних детей, затеял новые хозяйственные проекты, которые грозили полным разорением имению, — Батюшков беспокоился о судьбе его семейства. Сестры оставались незамужними, и если с одинокой судьбой сестры Александры брат уже втайне смирился, то судьба младшей и любимой сестры Вариньки крайне его беспокоила, отсутствие женихов пугало. По службе ситуация была непонятной. Он надеялся на перевод в гвардию: этот перевод давал два лишних чина: выйдя в отставку из гвардии, Батюшков получал VII чин по Табели о рангах — надворного советника. Но ситуация была неопределенной, и даже ближайшее будущее не просматривалось. Это рождало в его голове иногда прямо противоположные планы: он то собирался служить в гвардии, то намеревался взять должность в библиотеке и остаться навсегда в Петербурге, то хотел попросить отставку и уехать из столицы в деревню.

Эти метания свидетельствуют о крайне напряженных душевных переживаниях, вероятно, связанных с мыслями об Анне Фурман. В августе 1814 года в переписке с сестрой всплывает тема женитьбы: «А женитьба! — Ты меня невольно заставляешь усмехнуться. Будь уверена, что до тех пор, пока я буду мыслить, как мыслю теперь, об этом и думать не должно. Жениться с нашими обстоятельствами? — По расчету? — Но я тебя спрашиваю, что принесу в приданое моей жене? Процессы, вражду родственников, долги и вечные ссоры. Если бы еще могла извинить или заменить это взаимная страсть. И что касается до сего, то я еще предпочту женитьбу без состояния той, которая основана на расчетах»[39]. Понятно, что у Анны никакого приданого не предполагалось, и речь могла идти